Кто входил в состав редакции журнала сатирикон. История сатирических журналов сатирикон и новый сатирикон

Среди сатирических журналов, которых в России в начале прошлого века было великое множество, «Сатирикон» занимает особое место. Без сомнения, он пользовался наибольшей известностью из них всех, так как был самым ярким выразителем своего времени: его даже цитировали на заседаниях Думы.

Основные авторы

Группа «Сатирикона» оформилась к 1908 году; первый номер журнала вышел 3 апреля. На страницах нового еженедельного журнала стали появляться юмористические рисунки и карикатуры, подписанные Радаковым (1879—1942), Ре-ми (псевдоним Ремизова-Васильева), Бенуа, Добужинским. Рисунки эти часто сопровождались небольшими стихотворениями; кроме того, журнал уделял много места сатирической поэзии. Среди постоянных сотрудников «Сатирикона» следует назвать Петра Потемкина (1886 — 1926), Василия Князева (1877 — 1937 или 1938), акмеиста Сергея Городецкого (1884 — 1967), Владимира Воинова (1878 — 1938), Евгения Венского (псевдоним Евгения Пяткина, 1885 — 1943), Красного (псевдоним Константина Антипова, 1883 — 1919), Самуила Маршака (1887 — 1964), Аркадия Бухова (1889 — 1946), Владимира Лихачева (1849 — 1910), Дмитрия Цензора (1877 — 1947), Николая Шебуева (1874 — 1937).

Саша Черный, несомненно, самый одаренный из авторов группы, покинул журнал в 1911 году, успев опубликовать там множество произведений.

Из прозаиков группы нужно назвать, кроме Аверченко, Тэффи (псевдоним Надежды Лохвицкой, в замужестве Бучинской, 1872 — 1952), Осипа Дымова (псевдоним Осипа Перельмана)...

"Новый Сатирикон"

В 1913 году в журнале произошел кризис, большая часть состава его авторов ушла от Корнфельда и основала «Новый Сатирикон», первый номер которого вышел из печати 6 июня. Старый журнал еще продолжал выходить: там остались Князев, Валентин Горянский (псевдоним Валентина Иванова, 1888 — 1944) и еще несколько писателей, но в 1914 году, после выхода 16-го номера, журнал прекратил свое существование. «Новый Сатирикон» некоторое время процветал и привлек к себе ряд молодых писателей, среди которых были Алексей Будищев (1867 — 1916), Георгий Вяткин (1885 — 1941), Чуж-Чуженин (псевдоним Николая Фалеева, 1873—30-е гг.) и Маяковский, который опубликовал в нем поэмы 1915—1916 годов и свои «гимны».

Содержание и направленность журнала

Журнал «Сатирикон» был весьма разнообразен по содержанию и направленности: он отражал вкусы публики и определенные литературные тенденции своего времени. Публика хотела, чтобы он был сатирическим. Откликаясь на это пожелание, журнал возродил и стал укреплять старую традицию русской литературы . Он провозгласил своим учителем Салтыкова-Щедрина, что доказывает специально посвященный его памяти номер («Новый Сатирикон», № 17), вышедший к 25-й годовщине со дня смерти писателя в 1914 году. Об этом упоминает Бухов в своем стихотворении «Вспомните!», помещенном в номере:
...Много вас...
Подбирает капли едкой желчи,
Оброненной умным стариком.

Однако после революции 1905 года эта традиция приобрела в мире прессы совсем особый характер. В период 1905—1906 годов стало издаваться множество сатирических изданий: «Молот», «Пулемет», «Жупел», «Маски», «Овод», «Зарница», «Красный смех» и др., в которых появляются, чередуя друг друга, карикатуры и стихи, часто подписанные прославленными именами из «Мира искусства» или из символистской школы. Сатира обычно была чрезвычайно резкой и жесткой, исключающей всякий юмор , в большинстве случаев окрашенной в трагические тона: это было время, когда образы смерти, крови, убийства заполнили и живопись, и литературу.

Группа «Сатирикона», отвечая вкусам времени (близким Леониду Андрееву), подхватила эту традицию и внесла в нее свой вклад. Много раз журнал помещал в весьма мрачных тонах намеки на репрессии по отношению к оппозиции, например под видом описаний казней способом сажания на кол в Персии.

Таким образом, с одной стороны, «Сатирикон» развивает темы, которые a priori исключают смех. В его произведениях звучит отчаяние, как политическое, так и нравственное, которое порой действительно становится общим местом. Некоторые стихотворения откровенно впадают в революционный пафос. Особенно к нему склонен Князев.

«Сейчас, — пишет Аверченко, — вся Великая Русь корчится во сне, погруженная в смертельную скуку». Эта фраза была рассчитана на комический эффект: скука и пошлость считались постыдными, и принято было постоянно напоминать, что им противостоят идеалы, энтузиазм, благородные душевные порывы; но эта почти обязательная рекомендация уже давно стала больше риторической формулой, чем реальным источником вдохновения.

О ком писал "Сатирикон"

На самом деле единственный общественный слой, которым заполнены страницы «Сатирикона», — это именно мелкая буржуазия, то мещанство, присутствие которого ощущается среди как читателей, так и авторов журнала. Стихотворение Красного, датированное 1908 годом, демонстрирует, может быть не совсем осознанно для самого автора, что старые русские мифы утрачивают свою силу. Стихотворение построено на контрасте между темами ведущихся в обществе разговоров (свобода, родина, возмущение, жертвенность) и их материальной основой — рестораном, вечеринкой и т.п. (№ 10, 1908):

О, что может быть прелестней,
Чем хожденья в мир исканий,
Где лишь жертвой славен путь...
Но гораздо интересней
Прочитать о том в романе
И за кофеем вздохнуть...

Может быть, намерением поэта было стремление высмеять мягкотелость среднего интеллигента, но производимый стихотворением эффект — совсем иной, ибо полярность этих идей уж слишком смешна.

Пародия в журнале

Продукция журнала была богата и старыми и новыми приемами. Первое место среди них занимала пародия — жанр, сатирический сам по себе. Авторы «Сатирикона» не пренебрегали возможностью высмеять новые литературные течения, такие, как символизм, футуризм (например, стихотворение Бухова «Легенда о страшной книге» (1913) представляет стихи футуристов как самую страшную пытку для читателя, какую можно вообразить). Эгофутуризм (Игорь Северянин) стал излюбленной мишенью для пародирования. Охотно использовался архаический стиль, с помощью которого создавался наиболее яркий эффект гротеска (например, ода Шебуева об университетах, выдержанная в стиле русского XV111 века, № 37, 1913).

Часто пародия соседствовала с серьезным тоном так скрыто, что современники ее даже не всегда замечали. Так, например, Горянский дал своему сборнику «Мои дураки» подзаголовок «Лирические сатиры». У Саши Черного этот прием используется почти повсеместно, и одно из писем к Кранихфельду доказывает, что поэт пользовался им совершенно сознательно. Он пишет: «В одном и том же стихотворении соединяются юмор, сатира и лирика...» Некоторые стихотворения Бухова могли бы быть приняты за написанные кем-нибудь из символистов («Поэтам»).

Особенно блистал в этом лукавом жанре Потемкин. Он был связан с символистской средой, часто посещал кабаре «Бродячая собака», ставил некоторые из своих пьес в театре миниатюр «Кривое зеркало». В его сборнике «Смешная любовь» (1908) есть и темы, характерные для русских романтиков и символистов, — маски, куклы, и не ясно, следует ли здесь искать смешное в серьезном или серьезное в смешном. Позже, а именно в своем сборнике стихов «Герань» (1912), поэт отойдет от этого жанра и придет к чисто комическому, более искреннему и более простому.

Приемы сказки и народного творчества в "Сатириконе"

Другой излюбленный прием «Сатирикона» — сказка. Здесь его авторы охотно следовали за Козьмой Прутковым, в котором они признавали своего предшественника. В 1913 году его памяти был посвящен специальный номер (№ 3). Один из сотрудников «Сатирикона», Борис Владимирович Жикович, подписывался именем Иван Козьмич Прутков, как сын вымышленного писателя. Тем не менее его сказки, как правило, сатирические, в них нет абсурда, как у Козьмы Пруткова. Так, басня «Мозги и ночь» (1914) высмеивает спиритизм, хотя и написана в стиле Пруткова.

«Сатирикон» охотно использовал и источники народного творчества: ярмарочный комизм, четверостишия в стиле частушек, которые Потемкин и Князев собирали по деревням. Если у Князева частушки служат «опрощению» поэзии, то у Потемкина, особенно в «Герани», с помощью народного стиля вводятся очень живые комические мотивы в описаниях жизни петербургского простонародья («Жених»).

Не пил он сивухи,
Но пил понемножку,
Медную в ухе
Носил он сережку.

Здесь комическое достигается введением в стихи языка и повадок простого народа: писаря, ремесленника, рабочего, мелкого торговца и т.п. Такая поэзия, типично городская и комично-добродушная, предвосхищает жанры, которые разовьются в 20-е годы.

Псевдодетская поэзия

И наконец, авторы «Сатирикона» охотно использовали форму псевдодетской поэзии. Так, «Детская песенка» (1913) Чуж-Чуженина, написанная по поводу новых ограничений прессы, изображала цензоров в виде послушных детей:

Как у Вани-Ванюшки
Завелися нянюшки,
Нянюшки — печальницы,
Строгие начальницы...

Но этот литературный прием, созданный сначала как сатирический, постепенно вырастает в особый жанр, в стиль, который утрачивает свою первоначальную ориентацию. Впоследствии многие из поэтов «Сатирикона» пишут уже специально для детей и оказывают влияние на будущих авторов этого жанра (наиболее известен из них Самуил Маршак). Часто они подражают английским детским стихам и песенкам, как, например, Вяткин, написавший стихотворение про питона «Пятый».

Стиль английского юмора

Некоторые авторы восприняли стиль английского юмора, и первой среди них была Тэффи, чьи стилистические приемы и обороты являют собой образцы чисто английской манеры. Таков, например, «капитан, который озирался вокруг круглыми глазами с видом человека, только что вынутого из воды» («Взамен политики»). Сюжеты Тэффи воспроизводят прием английского юмора, который достигает комического эффекта, вводя абсурд в обыденные ситуации — например, сюжет о мелком чиновнике, который выиграл в лотерею лошадь и попал в безвыходное положение, так как она быстро довела его до полного разорения («Даровой конь»). Кроме того, «Сатирикон» нередко публиковал иностранных юмористов, в частности Марка Твена.

Игра слов

Однако юмор «Сатирикона» не был только заимствованным. Лучшие его авторы сумели продолжить русское комическое чисто словесное направление, основанное не только на каламбуре, но и на смысловом столкновении слов, на шутке, происходящей от звуковой игры слов, идущей еще от Гоголя.

У Тэффи игра слов часто доводится до абсурда, она вызывает смех, так как вводит целую семью слов, звучащую как бессмыслица. Так, например, мальчик, придя из школы, спрашивает взрослых: «Почему говорят «гимн-Азия», а не говорят «гимн-Африка»?» («Взамен политики»). Куликов подхватывает игру слов Козьмы Пруткова на звучании «вилла» и «вилы», чтобы сделать на этом материале стихотворение с «социальным» звучанием: мечта богача — «вилла» противопоставляется мечте крестьянина о новых вилах («Две думы», 1908). Но здесь социальное содержание блекнет рядом с комической нелепостью каламбура.
Группа «Сатирикона», таким образом, в своем творчестве стоит как бы на двух сваях, на двух традициях — сатирической и юмористической, которые в то время не слишком резко разделялись, так как нередко юмор принимался за сатиру. Такое смешение мешало авторам журнала, по крайней мере большинству из них, достичь вершин юмора (в метафизическом смысле), сатира же в свою очередь утрачивала живость, деградировала, впадала в дидактику и теряла значительность.

Тем не менее «Сатирикон» оставался законным наследником Козьмы Пруткова и подготовил почву для расцвета юмористической литературы, наступившего позже, в 20-е годы.

Использованы материалы книги: История русской литературы: ХХ век: Серебряный век / Под ред. Ж. Нива, И. Сермана и др. - М.: Изд. группа "Прогресс" - "Литера", 1995

Сто шесть лет назад, первого апреля 1908 года, в Петербурге вышел первый номер журнала «Сатирикон», открыв новую эпоху в истории русской юмористики.

Этот журнал, а за ним и «Новый Сатирикон» стали уникальным явлением в истории русской культуры начала ХХ в. Созданные небольшой группой людей, эти издания на долгие годы определили главное направление отечественной юмористики, не имея себе равных среди юмористических и сатирических изданий начала ХХ в.
«Сатирикон» сменил старый, окончательно утративший популярность юмористический журнал «Стрекоза» (1875-1908).

О том, как начинался журнал, писала в своих воспоминаниях Н.А.Тэффи:

«И вот как-то горничная докладывает:
- Пришел Стрекоза.
Стрекоза оказался брюнетом небольшого роста. Сказал, что ему в наследство досталась «Стрекоза», которую он хочет усовершенствовать, сделать литературным журналом, интересным и популярным, и просит меня сотрудничать. Я наши юмористические журналы не любила и отвечала ни то, ни се:
- Мерси. С удовольствием, хотя, в общем, вряд ли смогу и, должно быть, сотрудничать не буду.
Так на этом и порешили. Недели через две опять горничная докладывает:
- Стрекоза пришел.
На этот раз Стрекозой оказался высокий блондин. Но я знала свою рассеянность и плохую память на лица, ничуть не удивилась и очень светским тоном сказала:
- Очень приятно, мы уж с вами говорили насчет вашего журнала.
- Когда? – удивился он.
- Да недели две тому назад. Ведь вы же у меня были.
- Нет, это был Корнфельд.
- Неужели? А я думала, что это тот же самый.
- Вы, значит, находите, что мы очень похожи?
- В том-то и дело, что нет, но раз мне сказали, что вы тоже Стрекоза, то я и решила, что я просто не разглядела. Значит, вы не Корнфельд?
- Нет, я Аверченко. Я буду редактором и журнал будет называться «Сатирикон».
Затем последовало изложение всех тех необычайных перспектив, о которых мне уже говорил Корнфельд» .

От сотрудничества Тэффи все-таки не отказалась – уже в первом номере «Сатирикона» появился ее рассказ «Из дневника заточенного генерала». Сам М.Г.Корнфельд вспоминал в 1965 г. о знакомстве с Аверченко: «Аверченко принес мне несколько уморительных и превосходных по форме рассказов, которые я с радостью принял. В то время я заканчивал реорганизацию «Стрекозы» и формирование нового состава редакции. Аверченко стал ее постоянным сотрудником одновременно с Тэффи, Сашей Черным, Осипом Дымовым, О. Л. д"Ором и другими...».

А.Аверченко

К началу 1908 г. в «Стрекозе» уже сотрудничали многие из будущих «сатириконцев» Ре-ми (Н.Ремизов), Радаков, Юнгер, Яковлев, Красный (К.Антипов), Мисс. Однако популярность журнала оставалась по-прежнему невысокой - само название «Стрекоза» за почти 30 лет существования журнала определяло круг его потребителей: «офицерские библиотеки, рестораны, парикмахерские и пивные», как писал А.Аверченко. «О журнале сложилось у среднего интеллигентного читателя такое убеждение, что «Стрекозу» читать можно лишь между супом и котлетами в ожидании медлительного официанта, вступившего с поваром в перебранку, или повертеть ее в руках, пока парикмахер намыливает вашему более счастливому соседу щеку» . Таким образом, необходимость смены названия стала очевидной.

По воспоминаниям Аверченко после «бурных прений» было утверждено новое название журнала, предложенное А.Радаковым – «Сатирикон». Вскоре стало очевидным, что это решение было правильным – о журнале заговорили и уже через год «название журнала прочно вошло в жизнь и выражения: «темы для «Сатирикона»», «сюжет, достойный «Сатирикона», «вот материал для сатириконцев» - запестрели на газетных столбцах, в серьезных политических статьях». Е.Брызгалова считает, что название «Сатирикон» «относило читателя к античному роману Гая Петрония Арбитра из эпохи правления Нерона, характеризовавшейся продажностью и развращенностью, и намекало на плачевность положения в современной России».

Необходимость такого журнала была очевидной. В 1905 г. после «Манифеста 17 октября» в России начинают выходить сотни юмористических и сатирических журналов – «Адская почта», «Булат», «Бурелом», «Вагон», «Жупел», «Коса», «Маски», «Паяц», «Пули», «Стрелы», «Фискал» и т.д. Значительная часть из них была закрыта на пятом-шестом номере, или даже на первом. Однако в процессе восстановления общественной стабильности волна «свободного смеха» стала спадать и к 1907 г. основные направления сатиры и юмористики в обществе стали вновь определять «Стрекоза», «Будильник», «Шут» и «Осколки». «Грубый лейкинский юмор мало кого веселил, - вспоминала Тэффи, - В газетах на последней странице уныло хихикал очередной анекдот и острые намеки на «отцов города, питающихся от общественного пирога»… Юмористические журналы продергивали тещу, эту неистощимую тему, свободную от цензурного карандаша» . Поэтому то, что «пяти-шести людям, единственным оружием которых были карандаш, перо и улыбка» удалось в тех крайне жестких условиях сделать в считанные месяцы «Сатирикон» ведущим юмористическим журналом является беспрецедентным явлением не только в истории русской юмористики, но и русской периодической печати и в целом.

Постоянными участниками журнала были заявлены художники Б.Анисфельд, Л.Бакст, И.Билибин, М.Добужинский, Б.Кустодиев, Е.Лансере, Дм.Митрохин, А.П.Остроумова-Лебедева, А.Радаков, Ре-ми, А.Юнгер, А.Яковлев и др. Писатели А.Аверченко, Вл.Азов, И.М.Василевский, Л.М. Василевский, К.Антипов, С.Городецкий, А.Измайлов, М.Кузьмин, А.Кугель, С.Маршак, О.Л.Д.Ор, А.Радаков, Саша Черный, А.Рославлев, Скиталец, А.Толстой, Тэффи, Н.Шебуев, Н.И.Фалеев, А.Яблоновский и др. Кроме них в журнале сотрудничали Д. Моор, А.С.Грин, В.Маяковский, В.А. Ашкинази, А.С. Бродский, А.Бухов. Издателем журнала был М.Г.Корнфельд, редактором до №9 1908 г. – А.Радаков, а после этого – А.Т.Аверченко.

Тематика журнала была очень широкой – литература, культура, общественная жизнь. Выходили специальные номера, посвященные Н.В.Гоголю и Л.Н.Толстому. Полное единодушие редакции наблюдалось в отношении к «современным течениям» в литературе и искусстве – бездарность и претенциозность апостолов новых и нетрадиционных направлений высмеивались талантливо, но порой с оттенком жалости (по выражению Аверченко) к «обиженным судьбою и Богом людям». Знаменитой стала карикатура, на которой стойкому подпольщику, перенесшему страшные мучения («иголки под ногти вбивали»), но не выдавшему тайны, в качестве последнего средства читают «стихи одного футуриста» и этого истязания он уже выдержать не в состоянии. С началом Первой Мировой войны сатириконцы решают приостановить выход журнала, считая, что веселиться не время, но это решение не было воплощено в жизнь. Журнал был превращен в средство борьбы с врагом. Теперь каждый номер «Нового Сатирикона» в значительной степени посвящен военным событиям.

В 1913 г. между группой сотрудников редакции «Сатирикона» и издателем М.Г.Корнфельдом возник конфликт, приведший к расколу журнала. Конфликт выплеснулся и на страницы уже двух журналов. В 1913 г. в «Новом Сатириконе» неоднократно появляются материалы, посвященные расколу редакции и рассмотрению данного дела судом чести. Редакция «Нового Сатирикона» была вынуждена предупреждать подписчиков о недобросовестности бывшего издателя, а также о деградации детского журнала «Галчонок», который создавался в значительной степени силами тех, кто покинул редакцию «Сатирикона» и после раскола редакции остался в руках М.Г.Корнфельда. Так же в первом номере «Нового Сатирикона» за 1913 г. появилось две карикатуры, в той или иной форме отражавшие конфликт.

В середине 1914 г. «Сатирикон», лишившийся всех самых лучших сотрудников и катастрофически терявший подписчиков, вынужден был закрыться (вместо него до конца года подписчикам высылался журнал «Лукоморье»). По тем же причинам перестал выходить и детский журнал «Галчонок».

Товарищество «Новый Сатирикон», основанное на месте почившего старого журнала, стало издательским центром, выпускавшим множество книг отечественных и зарубежных юмористов. Многие книги Аверченко, Тэффи, Бухова выдержали до 12 – 14 переизданий. Выходили альманахи «Сатирикона» и «Нового Сатирикона». «Осиновый кол на могилу зеленого змия», «Театральная энциклопедия», «Самоновейший письмовник», «С кем мы воюем». Широко известны стали два издания: «Всемирная и русская история, обработанная «Сатириконом» и «Путешествие сатириконцев в Западную Европу», неоднократно переиздававшиеся.

Февральскую революцию 1917 г. Аверченко и «сатириконцы» приняли восторженно. Что важно, свободный от цензуры журнал сумел сохранить художественный и сатирический уровень. Видя нерешительность и слабость временного правительства, «сатириконцы» неоднократно обращаются к нему со страниц журнала, призывая к действиям и ответственности. В конце лета, когда положение стало угрожающим, «Новый Сатирикон» начал выходить с подзаголовком «Отечество в опасности».
В октябре 1917 г. редакция «Нового Сатирикона» раскололась. Часть постоянных сотрудников, принявших октябрьский переворот, перешла на сторону новой власти и стала активно сотрудничать с ней (В.Князев, О л Д Ор и др.). оставшиеся в журнале заняли жесткую антибольшевистскую позицию. Журнал начинает выходить все реже. В 1917 г. вышло только 48 номеров (вместо обычных 52). Что же касается 1918 г., то, невзирая на объявления о подписке, в которых говорилось о 52-х номерах журнала, редакции к августу 1918 г. удалось выпустить только 18 номеров (в январе – два, в феврале – один, в марте – три, в апреле – два, в мае – три, в июне – три, в июле – три и в августе (а реально в июле) – один). Тогда же, в августе 1918 г. журнал был закрыт. О причинах закрытия журнала писал сам Аверченко: «Нарисовали мы в «Сатириконе» карикатуру на Троцкого, который рабоче-крестьянам речь держит – так за это двинули сапогом по «Сатирикону» так, что я со своими сотрудниками два года из Петербурга бежал».

Тогда же, в августе 1918 г. после закрытия журнала, произошел окончательный раскол редакции. Новую власть приняли А.Радаков, В.Дени, Б.Антоновский, Н.Радлов и др. Некоторые из них пытались еще какое-то время использовать накопленный за время сотрудничества с журналом «капитал». Так, О.Л.Д Ор выпустил в 1919 г. на собственные средства «Русскую историю при варягах и ворягах», дописав в соответствии с новыми реалиями свой кусок «Русской истории», выпущенный в составе «Всеобщей истории, обработанной «Сатириконом». Однако большинство других бывших «сатириконцев» больше никогда не обращались к этому периоду своего творчества.

Другая часть сотрудников редакции, категорически не согласных с новыми советскими порядками, отправилась в эмиграцию (А.Аверченко, Н.Тэффи, Саша Черный, С.Горный, А.Бухов, Ре-ми, А.Яковлев и др.). В Киеве бывшие «сатириконцы» предприняли попытку издания еженедельной газеты «Чертова перечница», начатой в Петрограде сразу после закрытия «Нового Сатирикона». В редакции газеты собралась значительная часть бывших сатириконцев: А.Аверченко, Арк.Бухов, Вл.Воинов, Евг.Венский, А.С.Грин, А.И.Куприн, Вилли, В.Финк, Лоло (Мунштейн Л.Г.), Дон-Аминадо и многие другие. Редактором газеты стал Василевский (Не-Буква). Дон-Аминадо вспоминал, что «Чертова перечница» была «листком официально-юмористическим, неофициально - центром коллективного помешательства. Все неожиданно, хлестко, нахально, бесцеремонно. Имен нет, одни псевдонимы, и то, выдуманные в один миг, тут же на месте».

Обращает на себя внимание и тот факт, что «Новый Сатирикон» оказался одним из самых долговечных сатирических антибольшевистских изданий. Так, журнал «Трепач» был закрыт еще осенью 1917 г., «Барабан» - на третьем номере в феврале 1918 г., еженедельник «Бич» - на пятом (июнь 1918 г.), «Пулемет» - на 18-м (март 1918. Нумерация номеров была сплошная начиная с 1905 г. В 1905-1906 гг. вышло 5 номеров, остальные – в 1917-1918 гг.). Дольше «Нового Сатирикона» продержались по понятным причинам только издания, выходившие на Украине, в частности журнал «Жало» (Эхо общественно-политической юмористики), издававшийся в Харькове и закрытый только в 1919 г. на девятом номере). Поэтому можно осторожно предположить, что причиной закрытия журнала были иные материалы, опубликованные в последних летних номерах или общая жесткая антибольшевистская позиция журнала.

В 1917 г. товарищество «Новый Сатирикон» начинает издавать журнал «Барабан». Первый его номер вышел в марте 1917 г. Редактором «Барабана» стал М.С.Линский (Шлезингер), художник, работавший во многих изданиях Одессы, автор скетчей, пародий, киносценариев, журналист, художественный критик, театральный антрепренер. С 1915 г. Линский сотрудничал в журнале «Новый Сатирикон». В феврале 1918 г. журнал «Барабан» был закрыт (вышло только три номера). «Нарисовал я в своем журнале «Барабан» карикатуру на Брест-Литовский мир, - вспоминал А.Аверченко, - хлоп! Так двинули ногой по «Барабану», что одна только зияющая дыра осталась» . М.С.Линский эмигрировал через Константинополь в Париж и был расстрелян фашистами во время оккупации Парижа.

В том же 1917 г. товариществом «Новый Сатирикон» было предпринято издание еще одного журнала. Им стал «Эшафот» - «орган памфлетов. Он будет выходить в дни именин глупости и бесчестия», как было заявлено на обложках. Его редактором стал П.М.Пильский (1876(?)-1941), писатель, критик и фельетонист, работавший в десятках центральных и периферийных периодических изданий. В 1918 г. Пильский бежал от большевиков в Прибалтику, где работал в газетах «Сегодня» и «Ежедневной газете», выступал с лекциями на разного рода темы в городах Латвии и Эстонии, занимался общественно-политической деятельностью. О возникновении «органа памфлетов» П.Пильский позднее вспоминал: «Аверченко обязаны многие и многим. Не без его помощи возник мой первый в России журнал памфлетов – «Эшафот», потому что и он был выпущен в издании все того же «Сатирикона», с благословения и согласия Аверченко».

В 1931 г. в Париже бывший издатель «Сатирикона» М.Г.Корнфельд принял решение о возобновлении журнала. Корнфельд вспоминал: «если ознакомиться со списками писателей и художников этого журнала, оказавшихся в Париже <…> неудивительно, что этот синхронизм повлек за собой издание журнала, нисколько не отличавшегося от своего прототипа». (Сатирикон. 1931.№1.С.1.) Дон-Аминадо занял в журнале место Аверченко. У журнала был несомненный читательский успех.

Первый номер парижского «Сатирикона» вышел 4 апреля 1931 г. Данная дата была выбрана, скорее всего, целенаправленно, поскольку первый номер петербургского «Сатирикона» был выпущен почти за двадцать лет до этого. Оформление парижского «Сатирикона» и его внутренняя структура также были выдержаны в стилистике прежнего издания. Точно так же выходили тематические номера. Однако главного совпадения – по духу – не получилось, невзирая на блестящий состав сотрудников, заявленный в объявлении о подписке. С небольшими поправками журнал очень напоминал «Сатирикон» второй половины 1913 г. после ухода Аверченко и почти всей редакции. Однако дело, очевидно, было не только в этом – общая полунищая обстановка эмигрантской жизни, царившие в ней тяжелые настроения, не заживающая боль от вынужденной разлуки с родиной – все это сделало парижский «Сатирикон» не столько юмористическим, сколько сатирическим изданием. Примечательным явлением стала публикация в парижском «Сатириконе» романа Ильфа и Петрова «Золотой теленок», печатавшегося по старой орфографии. Парижский «Сатирикон» просуществовал менее года и закрылся по финансовым обстоятельствам. Было выпущено всего 28 номеров.

Несколько лет назад группой энтузиастов была предпринята попытка воссоздания журнала «Новый Сатирикон», но был сделан только контрольный экземпляр, который так и не был утвержден к выходу. К сожалению, причина оказалась проста – уровень произведений, предложенных авторами, был настолько низок, что собирать их под этим историческим названием было просто недопустимо. Тем более, что предполагалось в каждом номере перепечатывать старые материалы «Сатирикона», что сделало бы контраст еще более разительным. Может быть, эту задачу удастся решить в будущем, потому что такое издание необходимо. Ведь сатира и юмор (а не юродство и кривлянье, которыми сегодня обычно подменяются эти понятия) являются одним из лучших средств осмысления действительности и понимания того, «что хорошо, что плохо, а что посредственно».

«Сатирикон» — русский еженедельный сатирический журнал. Возник в недрах старого русского юмористического журнала «Стрекоза» (1875-1918), утратившего популярность, и вскоре заменил его. Издавался в Петербурге с 1908 по 1913 . Название — в честь античного романа. Деятели русской культуры Серебряного века, принимавшие участие в издании журнала, обобщенно называются «сатириконовцами».

1913—1918 - «Новый Сатирикон», издававшийся частью авторов старой редакции. После революции журнал был закрыт, большинство авторов оказались в эмиграции.

Суть журнала : сочетал как политическую сатиру (направленную, например, против внешней политики Германии до и во время Первой мировой войны, против черносотенцев, а после октября 1917 года - против большевиков), так и безобидную юмористику.

В первом номере журнала редакция обращалась к читателям: "Мы будем хлестко и безжалостно бичевать все беззакония, ложь и пошлость, которые царят в нашей политической и общественной жизни. Смех, ужасный, ядовитый смех, подобный жалам скорпионов, будет нашим оружием ." "Сатирикон" был своего рода аномалией и позволял себе довольно смелые выходки. Объектами его сатиры становились Государственная Дума, отдельные ее депутаты и партии, правительство и власти на местах, включая генерал-губернаторов, реакционные журналисты.

Новый сатирикон.

В 1913 г. в редакции журнала произошел раскол, в результате которого образовался "Новый Сатирикон". Причина: денежные недоразумения и ссора между главными: издателем Корнфельдом, с одной стороны, и Аверченко, Радаковым и Ремизовым , - с другой. По заключенному между издателем и сотрудниками договору, Аверченко, Радаков и Ремизов имели право контролировать хозяйственную часть журнала, а Корнфельд обязался не повышать подписной и розничной платы за журнал.

Так они ссорились и ссорились. И разошлись.

вместе с Аверченко, Радаковым и Ремизовым из редакции ушло большинство ведущих сотрудников: Потемкин, Тэффи, Азов, О.Л. д"Ор, Ландау, Бенуа, Добужинский,//. Впоследствии к ним присоединился Бухов. В старом "Сатириконе" остались: Князев, Гейер, Тихонов, а также молодые поэты Горянский, С.Я. Маршак, Винкерт, Агнивцев, Актиль и другие. Художественное оформление взял на себя художник Дени (В. Денисов). а после его болезни - Кузмин и Григорьев.

Корнфельд предпринимал лихорадочные попытки спасти "Сатирикон". Он выходил до конца 1913 г., была объявлена подписка на 1914. Облик журнала в этот период был очень пестрым.

Переезжая на "новую квартиру", сатириконцы забрали с собой лучшие силы и сохранили те отделы журнала, которыми они особенно дорожили: "Волчьи ягоды" (сатира на злобу дня), "Перья из хвоста" (еженедельная полемика с публицистами иного направления) и свой почтовый ящик . Состав сотрудников почти не изменился.

Дух социального протеста и просто резкая критика постепенно исчезли в "Новом Сатириконе". На смену пришли утонченное версификаторство, взвинченная парадоксальность и эротизм. Эволюционизируя, "Новый Сатирикон" все больше становился похожим на рядовое буржуазное издание, что особенно заметно сказалось в годы первой мировой войны.

«Новый Сатирикон»

Весной 1913 года в «Сатириконе» разгорелся скандал, который привел к разрыву Аверченко и К° с Корнфельдом. В различных источниках приводятся разные причины случившегося.

Первую версию изложила Л. Евстигнеева (Спиридонова) в монографии «Журнал „Сатирикон“ и поэты-сатириконцы» (М., 1960). Исследователь утверждает, что «непосредственной причиной были денежные недоразумения и ссора между главными пайщиками журнала: издателем Корнфельдом, с одной стороны, и Аверченко, Радаковым и Ремизовым - с другой. По заключенному между издателями и сотрудниками договору, Аверченко, Радаков и Ремизов имели право контролировать хозяйственную часть журнала, а Корнфельд обязался не повышать подписной и розничной платы за журнал. Однако с 1 января 1912 года Корнфельд самовольно повысил розничную плату, что вызвало в дальнейшем падение тиража. Аверченко, Радаков, Ремизов обвинили Корнфельда в том, что он перестал допускать их к контролю хозяйственных книг, самовольно расходовал принадлежащие журналу суммы, начал задерживать уплату гонорара сотрудникам. Корнфельд, в свою очередь, жаловался на отчаянное финансовое положение журнала, вынуждающее его вести дела по-новому. В результате ссоры большинство ведущих сотрудников ушло из журнала и основало новый - на кооперативных началах».

Вторую версию находим в статье Василия Князева «Цемент „Сатирикона“» (Литературный Ленинград. 1934. № 31): Аверченко, Ре-Ми и Радаков буквально схватили Корнфельда за горло и добились втайне от других сотрудников права получать 50 процентов прибыли, то есть стали пайщиками. Затем они якобы решили полностью устранить издателя от дел, разработав план его разорения путем выпуска убыточной литературы на дорогой бумаге, с роскошной обложкой и т. д. В конце концов, над делами М. Г. Корнфельда была учреждена опека в лице Шенфельда и Кугеля, которые, однако, отказались передать журнал троице друзей в обмен на определенную денежную компенсацию, что и привело к разрыву.

Наконец, третий, похожий на два предыдущих, мотив ухода из «Сатирикона» приводит в своих воспоминаниях вторая жена Алексея Радакова Е. Л. Гальперина: «Согласно условию, заключенному между руководящими сотрудниками „Сатирикона“ и издателем, после увеличения тиража журнала до определенной цифры эти сотрудники должны были стать пайщиками журнала <…> Ну вот, рассказывал Алеша (Радаков. - В. М.) со свойственной ему непринужденностью, сижу я однажды в том месте, куда царь пешком ходит, и слышу разговор между нашим бухгалтером и дядей Корнфельда - очень противным типом, который приехал откуда-то из Польши и вмешивался во все дела. Бухгалтер ему и говорит, что давно уж журнал перешагнул через предусмотренный соглашением тираж. Я как это услышал, выскочил прям как сумасшедший. Ну, тут я поднял такую страшную бучу и подговорил Аверченко и других уйти из „Сатирикона“ и организовать свой журнал».

Скандал в «Сатириконе» получил широкое освещение в прессе. 19 мая 1913 года газета «Русская молва» напечатала следующее заявление Аверченко: «Ввиду слухов, распространяемых в литературных кругах г. М. Г. Корнфельдом, что причиной моего ухода из „Сатирикона“ являются материальные несогласия и расчеты с издательством, - настоящим категорически заявляю, что уход мой из журнала вызван, главным образом, теми невозможными условиями работы, в которые я и мои товарищи были поставлены г. Корнфельдом, а также - целым рядом нарушений элементарной литературно-издательской этики».

До этого, 15 мая Аверченко, Радаков и Ремизов обратились в Санкт-Петербургский коммерческий суд с иском о защите своих материальных интересов. 18 мая Корнфельд передал на рассмотрение суда чести при Всероссийском литературном обществе свой конфликт с бывшими сотрудниками. Те согласились на участие в суде.

Состоялись два заседания суда - 5 и 7 июня - под председательством Владимира Дмитриевича Набокова (отца писателя Владимира Набокова). Судебное разбирательство еще более запутало ситуацию.

Прекрасно отдавая себе отчет в глобальности случившегося, Корнфельд старался вернуть и образумить своих бывших сотрудников. «Так труден и чреват материальными, не говоря уже об иных, бедами путь прогрессивного художественного журнала в России, и так трудно, почти безнадежно создание нового литературно-художественного органа, что ломать умышленно и безжалостно это служившее долго и успешно оружие против тьмы, застоя и насилия - прямое преступление против литературы, против общества» (Новый Сатирикон. 1913. № 21), - писал он, но… тщетно. 7 июля Корнфельд через «Сатирикон» и другие газеты сообщил: «…усматривая в ряде действий вышеназванных лиц признаки и таких деяний, которые подлежат ведению коронного суда, я, после отказа господ Аверченко, Радакова и Ремизова от профессионального суда чести, вынужден обратиться к защите суда коронного. Всякую дальнейшую полемику прекращаю» (Сатирикон. 1913. № 28).

Уже в 1960-х годах Корнфельд напишет: «Чем ближе я подхожу к концу моих воспоминаний, касающихся истории „Сатирикона“, тем непонятнее и несуразнее представляется его конец, если считать концом мой разрыв с моими ближайшими сотрудниками: Аркадием Аверченко, Радаковым и Ремизовым (Ре-Ми), которые без предупреждения вышли из состава редакции. <…> Когда на вопрос, каковы подлинные причины раскола, я отвечал, что не знаю, - никто не хотел мне верить… Когда друзья и доброжелатели предлагали мне взять на себя роль посредников и примирителей, я отклонял эти предложения, не соответствовавшие данному положению вещей: в самом деле, примирение предполагает ссору. Мы же никогда не ссорились. <…> После происшедшего редакционного разгрома мне предстояла неблагодарная и нелегкая задача в порядке невольной импровизации заново наладить выход „Сатирикона“ с новым составом сотрудников» (Корнфельд М. Г. Воспоминания).

Разумеется, случившееся создавало Корнфельду массу проблем, но и положение Аверченко, Радакова и Ре-Ми было не из легких. Им тоже предстояло «с нуля» начать новое издательское предприятие. Подумав об этом, они, уходя, захватили с собой книгу адресов старых подписчиков журнала. Было и еще одно «но», самое существенное - отсутствие денег на открытие собственного дела. На помощь пришел приятель Ре-Ми художник Николай Радлов, который одолжил пять тысяч рублей. По словам Радакова, эту сумму они вернули уже через год, а еще через пару лет смогли купить собственную типографию и имели большое издательство. Радлова же отблагодарили: с 1913 года он стал постоянным сотрудником «Нового Сатирикона».

В рекордно короткий срок Аверченко, Радаков и Ре-Ми создали товарищество «Новый Сатирикон» (над названием долго не думали), в котором все трое на равных паях стали владельцами. Вместе с ними в новый журнал перешли: П. Потёмкин, Тэффи, В. Азов, О. Л. Д’Ор, Г. Ландау, А. Бенуа, М. Добужинский, К. Антипов, А. Яковлев, В. Воинов и другие. Впоследствии к ним присоединился Арк. Бухов.

В старом «Сатириконе» остались: В. Князев, Б. Гейер, В. Тихонов, а также молодые поэты В. Горянский, С. Маршак (д-р Фрикен), В. Винкерт, Н. Агнивцев, Д. Актиль и другие. Василий Князев, сразу ставший «звездой» корнфельдовского «Сатирикона», написал вслед ушедшему Аверченко злое стихотворение «Аркадий Лейкин». Начиналось оно прославлением «короля»:

Он был как вихрь. Влюбленный в жизнь и солнце,

Здоровый телом, сильный, молодой,

Он нас пьянил, врываясь к нам в оконце,

И ослеплял, блестя меж нас звездой.

Горя в огне безмерного успеха,

Очаровательно дурачась и шаля,

Он хохотал, и вся страна, как эхо,

Ликуя, вторила веселью короля.

А заканчивалось так:

Его животный смех, столь милый нам вначале,

Приелся, потеряв пикантность новизны;

И тщетно в нем искать застрочных нот печали,

Духовной ценности, идейной белизны.

Веселый, грубый смех. Смех клоуна…

Аркадий Тимофеевич в очередной раз похвалил Князева за талант, очень скоро его простил и забрал к себе в новый журнал.

Первый номер «Нового Сатирикона» вышел в свет 6 июня 1913 года, то есть буквально через месяц после скандала и в самый разгар судебного разбирательства! Рисунок, помешенный на обложке, намекал на то, что в новом издании читатель найдет все традиционные рубрики «Сатирикона». Он изображал извозчичью пролетку: на козлах Аверченко, держащий вожжи, на сиденье - Радаков, Ре-Ми, заваленные чемоданами-отделами. Под рисунком подпись:

«Переезд Сатириконцев на новую квартиру.

Толстый Сатирикон (заботливо): - Все взяли?

Кажись, все.

Волчьи ягоды захватили?

Перья из хвоста, почтовый ящик - положили?

Тут, тут.

Ничего не оставили?

Кажись, ничего.

Ну, ладно, Аркадий, трогай с Богом, - Невский, 65».

В этом же номере журнала появилось официальное заявление:

«Мы, нижеподписавшиеся, сотрудники „Нового Сатирикона“, доводим до сведения читателей, что не находим больше возможности сотрудничать в издаваемом М. Г. Корнфельдом журнале „Сатирикон“ и выходим in corpore из состава редакции. За дальнейшее направление и содержание этого журнала, издаваемого М. Г. Корнфельдом, слагаем с себя всякую ответственность».

Первый адрес редакции - Невский, 65. Впоследствии она располагалась на Невском, 88, во дворе налево, на третьем этаже. Это была большая квартира. В одной комнате - редакция, в другой кабинет заведующего конторой и издательством, в третьей - контора; две комнаты занимала экспедиция. В оставшихся трех комнатах жили люди, не имевшие к «Новому Сатирикону» никакого отношения. В этой же квартире был склад издательства.

Корнфельд предпринимал лихорадочные попытки спасти «Сатирикон»; журнал выходил до конца 1913 года, была объявлена подписка на 1914 год. Еще некоторое время одновременно существовали «Сатирикон» и «Новый Сатирикон». Однако очень скоро первый, лишенный лучших авторов, канул в Лету… Аверченко, таким образом, стал одним из собственников и редактором ведущего в стране сатирико-юмористического издания.

Наладив работу журнала, Аверченко, Радаков и Ре-Ми более не баловали своими посещениями редакцию - механизм уже был запущен и не давал сбоев. Радаков не утруждал себя даже тем, чтобы приносить рисунки - за ними посылали к нему домой. У Аркадия Тимофеевича также наконец-то появилась возможность принимать по рабочим делам «у себя».

В 1913 году он стал настолько обеспеченным человеком, что смог снимать трехкомнатную квартиру в новом доходном доме графа М. П. Толстого на улице Троицкой, 15/17 (ныне улица Рубинштейна). Это здание, выстроенное в 1912 году по проекту архитектора Ф. Лидваля в стиле «северного модерна», и по сей день архитектурная достопримечательность Петербурга. Здесь у Аркадия Аверченко впервые в жизни появился собственный угол! Его детские годы прошли в тесноте, об удобствах на Брянском руднике или в Харькове говорить не приходится. В первые петербургские годы писатель скитался по меблированным комнатам. И вот, наконец, первая в жизни (и, забегая вперед, - последняя!) своя постоянная квартира.

Давайте мысленно посетим Аркадия Тимофеевича. Свернем с улицы Рубинштейна в полукруглую арку, украшенную готическим фонарем из кованого железа. Перед нами двор «Толстовского дома» с великолепными аркадами, уходящими в сторону набережной Фонтанки. Писатель живет в первом подъезде справа. Он уже увидел нас, ведь окно его рабочего кабинета смотрит на входную дверь парадного подъезда. Нам нужен второй этаж, квартира 203. Но подниматься пешком не придется - в доме работает паровой лифт.

Дверь нам открывает сам хозяин и приглашает в просторную прихожую.

Ну вот, это моя квартира, - говорит он. - Я ею доволен. Центральное отопление, горячая вода, телефон. Что же еще нужно?.. Район хороший - Пять углов. Опять же до работы недалеко - улица выходит на Невский проспект, почти рядом с редакцией «Нового Сатирикона».

Прямо перед нами - дверь в рабочий кабинет. Зайдем. Большая комната, стены обшиты сукном лилового цвета, огромная библиотека. У окна письменный стол. Аркадий Тимофеевич смеется:

Здесь ежедневно происходит глухая, тайная, свирепая борьба между мной и моей горничной Надей. Каждое утро я просматриваю корреспонденцию, счета… Прочитанное и более не нужное бросаю на пол. Ухожу в редакцию. Приходит Надя, подметает пол, поднимает с него все бумаги, тщательно разглаживает и засовывает между подсвечником и часами на письменном столе. Вечером прихожу я, эту пачку снова швыряю на пол. Утром приходит Надя и снова ее засовывает… Мы никогда не говорим об этом, ведь смертельно враждующие армии не ведут между собой переговоров!

Разумеется, хозяин шутит - с Надей у него прекрасные отношения.

Из кабинета дверь ведет в спальню. Здесь на стенах сукно спокойного синего цвета. Рядом с кроватью, заваленной книгами и газетами, как ни странно, граммофон и… штанги! Аркадий Тимофеевич снова улыбается:

Самое скучное занятие для человека - одеваться. Я это делаю под музыку. Завязываешь ботинки - и слушаешь Собинова! А штанги… Не удивляйтесь - люблю иногда поупражнять мускулы.

Третья комната - столовая и приемная одновременно. Фрукты в вазах, живые цветы. Кремовые обои, на стенах - полотна Репина, Билибина, Добужинского, Бенуа, близкого друга Ре-Ми…

Окна кабинета, спальни и столовой выходят во внутренний двор. Внизу снуют люди. Невольно возникает вопрос: кто еще из знаменитостей живет здесь? Аркадий Тимофеевич охотно рассказывает:

Горжусь, что живу в одном доме с Людвигом Чаплинским - трехкратным чемпионом России по тяжелой атлетике. Кстати, в доме работает спортивный зал Чаплинского «Санитас». Мы с Куприным посещаем его, когда есть время. Часто вижу Александра Ивановича Спиридовича. Ну, вы наверняка знаете, кто это - начальник императорской дворцовой охраны. Помните, у него были крупные неприятности в 1911 году, после убийства Столыпина? Он даже был под судом, но дело прекратили по настоянию императора… Самая примечательная личность в нашем доме - князь Михаил Михайлович Андроников. Да-да, тот самый - из окружения Григория Распутина! Иногда Григорий Ефимович с компанией приезжает сюда ночью. Страшно шумят, будят всех жильцов. Владелица дома, графиня Толстая, говорят, уж и не знает, как от этого Андроникова избавиться. Судебные иски на него подает. А моей горничной слуги князя рассказывали, что тот устроил в своей спальне за особой ширмой подобие часовни. Представьте себе - с распятием, аналоем, кропилом, иконами и даже терновым венцом! Впрочем, по другую сторону ширмы князь спокойно предается самому гнусному разврату. То, что он гомосексуалист, все знают… Да! Недалеко отсюда, буквально через дорогу, Троицкий театр миниатюр, с которым я сотрудничаю. Очень удобно. Бываю на спектаклях по своим пьесам. Иногда захожу в гости к Левкию Жевержееву, он в том же доме живет, где и театр. Жевержеев - коллекционер, поэтому тратит все средства на покупку книг и театральных реликвий. Организовал у себя литературно-артистические «пятницы», где бывают Бакст, Альтман, Хлебников, Маяковский, Малевич, Филонов, братья Бурлюки. Я тоже бываю, но редко. А еще Жевержеев завел «пятничный альбом», в котором гости оставляют памятные записи, рисунки, экспромты. Хорошая идея… Ну, а теперь давайте обедать. Моя кухарка прекрасно готовит!

Вот так и жилось Аркадию Тимофеевичу на Троицкой - комфортно и уютно. Квартира его запомнилась не только сотрудникам «Нового Сатирикона». Нам удалось разговорить племянника писателя Игоря Константиновича Гаврилова, который рассказал о том, что его мама долгие годы вспоминала о своей поездке из Севастополя к Аверченко в Петербург в то время. Ее потрясла квартира брата. Она восхищалась всем, что видела у него, особенно пылесосом и домашним телефоном, которые казались ей приметами иного, «заграничного» обихода.

Несколько зарисовок «из жизни на Троицкой» оставили нам коллеги Аркадия Аверченко. Ефим Зозуля вспоминал: «Дверь мне открыла горничная Надя, небольшого роста блондинка с умными, зоркими глазами. До моего прихода она говорила по телефону, и, впустив меня без всяких расспросов в столовую, поспешила продолжать разговор. Телефон стоял на столе Аверченко, и для того, чтобы держать трубку постороннему человеку, т. е. не сидящему за столом - нужно было нагнуться. Как-то так неудобно был расположен аппарат. И Надя говорила, нагнувшись над плечом Аверченко. Разговор был не деловой. Речь шла о родственниках Нади, о поклонах какой-то куме, о чьем-то приезде. В дальнейших моих посещениях Аверченко <…> я не раз видел Надю в такой позе, что не мешало Аверченко работать. Надя, простая девушка, но очень тактичная и умная, держала себя свободно, с достоинством, чувствовала себя, как дома, и поддерживала в квартире и в обращении с многочисленными и разнообразными посетителями удивительно теплый тон. Это было характерно для Аверченко, ибо источником этого тона был, конечно, хозяин» (Зозуля Е. Д. Сатириконцы).

А вот фрагмент воспоминаний Николая Карпова «В литературном болоте», хранящихся в фондах РГАЛИ и выставленных в Интернете. Как-то Карпов встретил на улице поэта Евгения Венского и сообщил, что идет в редакцию «Нового Сатирикона» со сказкой в стихах «Дед Мороз».

«- Стихи при тебе? - деловым тоном осведомился Венский. - Так идем сейчас к Аверченко на квартиру. Он дома.

Неловко. Я ведь с ним почти не знаком.

Вот чудак! Что он, съест тебя, что ли? Он уже давно не кусается. Манеру эту бросил. А не знаком - познакомлю. Потопали!

В то время Аверченко снимал две меблированные комнаты, с отдельным входом на Троицкой. Он сам открыл дверь. Высокий, бритый, одетый в хорошо сшитый костюм от знаменитого Телески, Аверченко походил на раздобревшего, преуспевающего антрепренера.

Вот, Аркадий Тимофеевич, - начал шутовским тоном Венский, - дозвольте (он так и сказал: „дозвольте“) вам представить талантливого поэта. С ним случилось несчастье.

Аверченко с недоумением взглянул на него, пригласил нас садиться и поставил на стол угощение - коробку шоколадных конфет.

Несчастье? - переспросил он.

Несчастье, Аркадий Тимофеевич. Написал он сказку и спит и видит ее напечатать в „Сатириконе“.

Аверченко вопросительно взглянул на меня. Я молча подал ему рукопись. Он прочитал сказку и заявил:

Хорошо. Я ее напечатаю. Пойдет в ближайшем номере.

И он встал, давая знать, что аудиенция окончена.

Аркадий Тимофеевич, - неожиданно возопил Венский, - вы - бог! Ей-богу, бог! И даже больше, чем бог! Если, скажем, я сейчас попрошу у бога аванс, старик мне ни за что не даст. Сердит на меня здорово, да и скуп он, как Гарпагон. А вы, Аркадий Тимофеевич, дадите без особого неудовольствия. Значит, вы - выше бога.

Сколько? - коротко осведомился сохранявший серьезную мину Аверченко.

Предупреждаю, Аркадий Тимофеевич, - меньше рубля я авансов не беру, - заявил Венский.

Рубль? - удивился Аверченко.

Пятишница требуется, дорогой Аркадий Тимофеевич, пятишница. Теперь я повышаю марку, и в Балабинской гостинице мне лакеи овации устраивают, как какому-нибудь хамлету, прынцу датскому, - балагурил Венский, - я им стал по двугривенному на чай давать, как какой-нибудь Пирпонт Морган. Знай наших! Да и выпить за ваше здоровье меньше, чем на пятерку, стыдно. Вас только оконфужу!

Аверченко вручил ему пять рублей, и Венский рассыпался в шутовских благодарностях».

Приведенный фрагмент как нельзя лучше показывает профессиональные редакторские качества Аверченко: даже малоизвестный автор Н. А. Карпов, даже попрошайка и выпивоха Евгений Венский могли рассчитывать на его покровительство, если приносили талантливые рукописи. Судя по всему, за талант Аркадий Тимофеевич мог простить человеку многое: в 1914–1915 годах в «Новом Сатириконе» появились произведения Александра Грина и Владимира Маяковского, которые имели в Петрограде скандальную известность.

Александр Степанович Грин прослыл неуравновешенным, сильно пьющим человеком, склонным под воздействием винных паров сквернословить и устраивать дебоши в публичных местах. По воспоминаниям Ефима Зозули, Грин мог явиться в «Новый Сатирикон» в конце рабочего дня и лечь спать на редакционный диван. В один из таких вечеров Зозуля попытался найти ему место в гостинице, но совершенно пьяного Грина никто не хотел селить. Наконец место в одной из гостиниц нашлось. Однако Александр Степанович был настроен экстремистски - прямо в вестибюле он остановился перед мирной старушкой в темной мантилье и с необычайной злобой обратился к ней:

Вы требуете от нас бытовых рассказов? Мы должны описывать ваши засаленные капоты? Так вот заявляю вам: не буду я описывать ваши (следовали эпитеты) капоты. К чертовой (было сказано иначе) матери! И не думайте требовать. Плевал я на всю вашу гнусную, подлую жизнь вместе с вашим царем (следовало определение)!

Старушка чуть не лишилась чувств, а Зозуля содрогнулся, потому что неподалеку стояли два офицера и могли услышать последние слова об императоре. Уже в гостиничном номере, сидя на диванчике, Грин продолжал отпускать по адресу старушки такие бранные реплики, что Зозуля не выдержал и начал хохотать.

Что вам сделала эта старушка? - спросил он. - Почему вы думаете, что ей обязательно нужны бытовые рассказы?

Через некоторое время, протрезвев и вспомнив эпизод со старушкой, Грин тоже начал хохотать (Зозуля Е. Д. Сатириконцы).

Несмотря на особенности поведения Грина, Аверченко очень ценил его талант и относился к нему по-человечески тепло. Он часто повторял, глядя вслед Александру Степановичу: «Странный человек, но интересный и талантливый». Первой книгой, выпущенной издательством «Новый Сатирикон» в 1915 году, стала повесть Грина «Происшествие на улице Пса». Вот что вспоминал об этом писатель Лев Гумилевский в очерке «Далекое и близкое»:

«Как-то я занес рассказ, показавшийся мне юмористическим, в „Новый Сатирикон“. Аверченко в редакции бывал редко, принимал посетителей секретарь его Ефим Давыдович Зозуля, тогда еще молодой, еще не полысевший, но уже важный, толстеющий, облаченный в черный пиджак и серые брюки. Он взял рукопись и велел позвонить через неделю-две. Рассказ был принят, и я зашел в редакцию. За столом Зозули, как гость, сидел прекрасно выбритый, прекрасно одетый господин, немного полный, красивый и ленивый. Это и был Аверченко. Он поздоровался со мной и учтиво подал мне книгу, которую только что рассматривал с лица, корешка и обреза.

Это первая наша книга, - сказал он, - нравится вам?

На серой обложке с маркой „Сатирикон“ в верхнем углу было напечатано „А. С. Грин“ и заголовок по первому рассказу, кажется, это было „Происшествие на улице Пса“.

Я отвечал, что книга издана прекрасно».

Поэтесса «Нового Сатирикона» Лидия Лесная в книге «Воспоминания об Александре Грине» (М., 1972) оставила интересные свидетельства о взаимоотношениях Аверченко и Грина:

«Петербург. Невский проспект. Худой высокий человек в пальто неопределенного цвета широко шагает по обледенелому тротуару. Руки засунуты в карманы, голова втянута в плечи, поднят воротник, и шляпа надвинута до бровей. <…>…человек торопится войти наконец в подъезд дома № 88. Он поднимается на второй этаж. Направо дверь с надписью „Ягурт Простокваша“, налево - „Редакция журнала ‘Новый Сатирикон’“. Он входит. Приятное тепло охватывает человека в пальто; он направляется к секретарскому столу. Я отрываю взгляд от сигнального номера журнала.

Здравствуйте, Александр Степанович. Принесли что-нибудь?

Он протягивает вчетверо сложенный лист писчей бумаги.

Очень хорошо. Завтра передам Аркадию Тимофеевичу.

Завтра?!

Рухнула надежда на аванс. Маленький аванс…

Завтра…

Я позвоню Аверченко, скажу, что вы принесли материал. Он разрешит бухгалтерии. Приходите завтра в двенадцать. Хорошо?

Он смотрит в стол. Молчит. <…> Грина считали мрачным, угрюмым человеком, говорили: „Он странный“. Он был глубоко замкнутым…

Отношение Аверченко к Грину имело характер покровительственной симпатии. Ему нравилось бродить с ним после редакционных совещаний по набережным. Странно было видеть их вместе: излучающий здоровье, улыбающийся человек атлетического сложения, всегда элегантный, а рядом Грин - в темном пальто с поднятым воротником, бледный, хмурый. Впрочем, разговаривая с Аверченко всегда вполголоса и где-нибудь в отдалении от насмешливых сотрудников, Грин начинал усмехаться. <…>

Вспоминается такой случай.

Александр Флит, юрист по образованию, служил юрисконсультом в каком-то учреждении, и вдруг - написал стихотворение! Молодой поэт принес его в „Новый Сатирикон“. Спустя неделю пришел за ответом.

Нет, - добродушно сказал Аверченко, - у нас это не пойдет.

Флит решил никогда больше не писать ни строчки.

Но - написал, принес, - и тот же результат. А Флиту, как на грех, очень понравилась сатирико-юмористическая атмосфера редакции журнала. Он стал захаживать, перезнакомился со всеми и подружился с нелюдимым Грином. Взволнованный „возвратами“ друга, Грин решил поговорить с редактором.

Аркадий Тимофеевич, не мне, конечно, вас учить, но с Флитом как-то несправедливо поступают. Его стихи читает Бухов и не пускает. Разве они так уж плохи, эти стихи?

Бухов говорит, что у Флита нет лица, что он „накрапывает“, а не пишет.

У Флита абсолютный литературный вкус. И вы помните, как не шли и не шли рассказы Ефима Зозули, а Флит придумал заголовок „Недоношенные рассказы“, и сразу изюминка появилась. Помните?

Да-да… Пусть он напишет басню, я сам почитаю.

Сражение было выиграно - басни понравились. Флит стал постоянным сотрудником».

Как видим, никакие выходки Грина не могли повредить уважению, которое питал к нему Аверченко. Впрочем, Александр Грин мог совершить нечто эпатажное только в нетрезвом виде. А вот у молодого Владимира Маяковского скандал был концепцией повседневного поведения. Буквально за несколько дней до появления в редакции «Нового Сатирикона» поэт стал причиной ЧП в «Бродячей собаке». 11 февраля 1915 года с эстрады кафе он прочитал свое стихотворение «Вам!», общий пафос которого и нецензурная лексика в конце шокировали аудиторию. Некоторые дамы упали в обморок. По итогам этого выступления был составлен полицейский протокол. При этом присутствовали Тэффи и Алексей Радаков. Тем не менее через две недели, 26 февраля, на страницах журнала Аверченко появляется сатирический «Гимн судье» Маяковского!

Аверченко дал Маяковскому работу в очень сложную для поэта жизненную пору безденежья и даже голодания. Тот в поисках хоть какого-то заработка просил Чуковского познакомить его с Власом Дорошевичем, однако Дорошевич в ответной телеграмме Корнею Ивановичу написал: «Если приведете ко мне вашу желтую кофту, позову околоточного…» «Король фельетона» Дорошевич, как видно, репутации Маяковского испугался. «Король смеха» Аверченко оказался смелее, хотя об общей политике неприятия футуризма «Сатириконом» и «Новым Сатириконом» мы уже говорили. На страницах журналов неоднократно появлялись злая и меткая критика, шаржи, высмеивающие деятелей этого течения. Приведем, к примеру, стихотворение Василия Князева «Признание модерниста» (1908):

Для новой рифмы

Готовы тиф мы

В стихах воспеть,

И с ним возиться,

И заразиться,

И умереть!

Особенно радикально был настроен Аркадий Бухов: при упоминании о футуристах его буквально начинало трясти. В 1913 году в «Новом Сатириконе» было опубликовано его стихотворение «Легенда о страшной книге»:

Ему надевали железный сапог

И гвозди под ногти вбивали,

Но тайну не выдать измученный смог:

Уста горделиво молчали.

………………………………….

Конвой зарыдал и задумался суд,

Вдруг кто-то промолвил речисто:

«О, ваше сиятельство! Пусть принесут

Стихи одного футуриста».

…………………………………………..

Измученный молча поднялся с земли

В предчувствии страшного мига.

«Довольно! - сказал он. - Пытали огнем,

Подвергли ненужным обидам…

…………………………………………….

Нет: лучше ботинок железный.

Какую там тайну вам надо узнать?!

Пожалуйста - будьте любезны!»

Бухов не мог забыть футуристов даже в 1921 году в эмиграции. «Вы, конечно, слышали о футуристах, - писал он в фельетоне „По черепу стукают“. - <…> Когда-то литературные старцы говорили: пер аспера ад астра - через препятствия к звездам. Литературная молодежь футуристического толка выразилась определеннее: через базар - в участок! Другие футуристы тоже работали и бродили по той же тропинке. Футурист Гольцшмит ездил с лекциями по городам и публично разбивал о свою голову доски. Лекция называлась „Дорогу красоте!“. При чем здесь красота - осталось секретом г. Гольцшмита. Во всяком случае, было только ясно, что дорогу к красоте надо пробивать собственным черепом через дубовые доски. Футурист Бурлюк тоже читал лекции, но без досок, а с ботинком, который он ставил на кафедру и говорил: „Это красота - а Венера Милосская безносая кукла“. Футурист Василий Каменский читал свою поэму „Стенька Разин“ <…> в цирке, сидя верхом на лошади, лицом к лошадиному заду и держась за лошадиный хвост. Будет. Таких примеров можно было бы набрать сотни». Особенно Бухов ненавидел Маяковского и писал, что тот «заметен только в хорошем издании, где все пишут грамотно и талантливо, заметен, как чирей на здоровом теле».

Однако далеко не все сатириконцы недолюбливали Маяковского. Алексей Радаков, к примеру, находился под большим его влиянием, хотя был гораздо старше. Именно он и привел поэта к Аверченко, который, по некоторым свидетельствам, сказал Владимиру Владимировичу: «Вы пишите, как хотите, это ничего, что звучит странно, у нас журнал юмористический». Думается, что Аркадий Тимофеевич угадал в Маяковском большой талант (в это время на поэта обратил внимание и Максим Горький) и смог абстрагироваться от дурачеств и эпатажных выходок, которыми славился молодой футурист. Аверченко сумел очень деликатно дать понять Маяковскому, что его талант накладывает на него определенную ответственность.

Слушайте, Маяковский! - часто говорил он. - Вы же умный и талантливый человек, и ясно, что у вас будет и слава, и имя, и квартира, и все, что бывает у всех поэтов и писателей, которые этого заслуживают и этого добиваются. Так чего же вы беситесь, ходите на голове, клоунадничаете в этом паршивом кабаре «Привал комедьянтов» и так далее? Честное слово, для чего это? Чудак вы, право!

Когда Маяковский пытался что-то ответить, Аверченко не давал ему этого сделать и обращался к кому-нибудь из присутствующих: «Нет, серьезно, вы скажите, ведь человек ломится в открытые двери! Ну, что ему надо? Какого рожна? Парень молод, здоров, талантлив…»

Василий Князев так выразил впечатление от прихода Маяковского в журнал: «Маяковский - это огромный утес, обрушившийся в тихий пруд. Он в короткое время… поставил на голову весь „Сатирикон“… переполнив журнал лирикой, в ущерб сатире и юмору. <…>…можно было негодовать, улюлюкать, злобствовать, но в глубине души чуткие (не я, конечно) сознавали - это биологически необходимо , чтоб бегемот пришел в посудную лавку „Сатирикона“ и натворил там мессинских бесчинств» (письмо Арк. Бухову от 28 мая 1935 года). Само присутствие Маяковского, его приходы в редакцию, шумные дискуссии, которыми они сопровождались, остроумные и отнюдь не всегда безобидные пикировки с сотрудниками журнала, с начальством вносили в редакционную жизнь разнообразие и беспокойство. Маяковский не давал скучать, а Аверченко иногда подливал масла в огонь, провоцируя его. Писатель Виктор Ардов вспоминал: когда Маяковского мобилизовали и обрили голову, Аверченко заметил: «Вы всегда все перевыполняете в два раза», намекая на то, что поэту следовало бы обрить только полголовы, как каторжному.

Маяковский прижился в «Новом Сатириконе», в котором опубликовал 25 из 31 написанного за это время стихотворения и отрывки из поэмы «Облако в штанах». Ему нравилось работать с Радаковым, который взялся иллюстрировать стихотворения «Гимн судье», «Гимн взятке», «Гимн здоровью», «Гимн ученому», понимая, что Маяковского надо иллюстрировать не так, как других поэтов. Так родился новый творческий союз, который через несколько лет еще проявит себя в «Окнах сатиры РОСТА». Радаков вспоминал, что ему долго не удавался рисунок к ироническому «Гимну ученому» (1915):

Сидит все ночи. Солнце из-за домишки

опять осклабилось на людские безобразия,

и внизу по тротуарам опять приготовишки

деятельно ходят в гимназии.

Проходят красноухие, а ему не нудно,

что растет человек глуп и покорен;

ведь зато он может ежесекундно

извлекать квадратный корень.

Иллюстрация получалась какой-то неубедительной. Маяковский, который сам был по образованию художником, долго смотрел на рисунок и сказал: «А вы спрячьте голову ученого в книгу, пусть с головой уйдет в книгу». Радаков так и сделал. И рисунок тематически выиграл.

Ефим Зозуля свидетельствовал, что Маяковский относился к делам редакции «Нового Сатирикона» очень серьезно, а в присутствии Аверченко вел себя «как послушный мальчик». На пятничных совещаниях поэт выглядел настолько прилично, что Петр Потёмкин, славившийся своим простодушием, даже заметил однажды:

Владимир Владимирович, у нас вы совершенно не хамите.

Если вас это мучает, могу сепаратно зайти к вам домой и нахамить, - ответил тот.

Сотрудничество в «Новом Сатириконе» предоставило Маяковскому возможность выхода к широкой читательской аудитории, однако впоследствии, когда журнал был закрыт большевиками как антисоветский, поэт писал, что работал в нем «в рассуждении чего б покушать» («Я сам». 1922).

С началом Первой мировой войны коллектив «Нового Сатирикона» во главе с его редактором, Аркадием Аверченко, занял активную патриотическую позицию. В последнем июльском номере за 1914 год в редакционной статье сообщалось:

«Когда перед всем народом встает одна, всех объединяющая великая задача, - отстоять свое отечество, отстоять свою самостоятельность, когда десятки тысяч семейств провожают своих любимых на войну, когда скоро появятся люди в глубоком трауре и в церквах будут поминать дорогие имена павших в бою воинов, - тогда не только смех, но даже слабая улыбка являются оскорблением народному горю, народной печали… Тогда неуместен смех - тот самый смех, который в мирное время так нужен, так всеми любим.

И, однако, мы считаем своей необходимой задачей, своей обязанностью, внести свою хотя бы крошечную долю, увеличивающую всеобщее воодушевление, внести хотя бы каплю в ту огромную волну патриотизма, в стихийный девятый вал, который мощно подымет на своем сверкающем гребне к небу всех нас, заставляя забыть партийные раздоры, счеты и ссоры мирного времени.

В грозный час испытаний да будут забыты внутренние распри. <…>

Мы, сначала, хотели приостановить на время войны наш журнал. Перед надвигающимися великими событиями, в это страшное для всего мира время, наше дело нам показалось никому ненужным, не имеющим никакого значения и интереса - слишком подавило нас, как и всех, величие происходящих событий. Но потом мы сказали себе:

Пусть каждый в этот грозный для родины час принесет пользу своему отечеству, как он умеет и как он может…

Мы были бы счастливы, если бы Новому Сатирикону удалось запечатлеть на своих страницах наше великое и страшное время. Запечатлеть наших врагов и друзей, геройство, страдание, ужас, печаль, коварство, красоту и мерзость войны».

Сатириконцы отныне обратили свой критический талант против внешнего врага - немцев и их союзников. Страницы журнала запестрели фельетонами и карикатурами, высмеивающими императора Вильгельма, австрийцев и турок, болгарского царя Фердинанда. Мысли об этих фигурах не покидали Аверченко даже во время отдыха. 8 августа 1914 года, находясь в гостях в Куоккале, он оставил следующую запись в недавно появившемся альманахе «Чукоккала»:

«Не потому, что мы воюем с Вильгельмом, а вообще - нахожу, что Вильгельм смешон. Можно ошибиться в одном случае… Ну, в двух!.. Ну, в трех!!

1. Думал, что Англия будет нейтральна… - Ошибся.

2. Думал, что Япония будет против России. - Ошибся.

3. Никогда не думал, что Япония будет за Россию. - Ошибся.

4. Думал, что Бельгия безмолвно пропустит немцев. - Ошибся.

5. Думал, что Италия будет за немцев. - Ошибся.

6. Думал, вероятно, что Италия будет нейтральна. - Ошибся.

7. Надеялся на мощь Австрии. - Ошибся.

Итого - 7 ошибок. Это именно те 7 бед, за которые - один ответ» (Чукоккала. Рукописный альманах Корнея Чуковского. М., 2006).

Аркадий Тимофеевич по состоянию зрения мобилизации не подлежал. В декабре 1916 года он прошел полное медицинское освидетельствование, в результате которого был признан «вовсе негодным» к военной службе и зачислен в ополчение второго разряда. Два других владельца «Нового Сатирикона» - Радаков и Ре-Ми - проходили службу в тыловой военно-автомобильной школе, которая готовила шоферов и мотоциклистов. В «Чукоккале» сохранился шуточный рисунок Ре-Ми от 28 июня 1915 года, на котором он изобразил самого себя в солдатской форме, с ружьем и заплечным рюкзаком. В комментарии к этому шаржу Чуковский писал: «Художник Ре-Ми, ожидая призыва в армию, попытался вообразить, каким он будет в солдатской форме. Получилось нелепое чучело. <…> На самом деле в солдатской форме он оказался еще непригляднее» (Чукоккала. Рукописный альманах Корнея Чуковского). Алексей Радаков уже в 1920-е годы любил порассказать, как он был «душкой-военным» и «дамы просто падали, падали, такой я был красавец!». В той же автомобильной школе с сентября 1915 года работал чертежником Владимир Маяковский, а Виктор Шкловский обучал новичков водить машины на Марсовом поле. Радаков вспоминал, как они весело проводили время: «Служба у нас была довольно странного порядка, несколько даже юмористического. Нам надо было расквартировать войска, пришедшие с фронта. Предположим, приезжает с фронта какая-нибудь часть. Например, приходят военные автомобили, велосипедисты, нам надо было находить соответствующее помещение в городе и представлять. Для этого надо было ехать в Думу, хлопотать и черт знает что» (Радаков А. А. Воспоминания. Запись 26 апреля 1939 г. Рукопись. БММ).

Мобилизованы были также Саша Чёрный (служил в 13-м полевом госпитале в районе Варшавы), Василий Князев и Аркадий Бухов, которые сразу же после призыва были демобилизованы: первый - по болезни, второй из-за «неблагонадежности».

В первые годы войны волна патриотизма захлестнула все слои русского общества. Владелец «Вены» снял вывеску заведения и заменил ее на «Ресторан И. С. Соколова»; Тэффи в июле 1916 года сфотографировалась для журнала «Солнце России» в костюме сестры милосердия. Подпись под снимком гласила: «Известная писательница Н. А. Тэффи, отвозившая подарки нижним чинам в действующую армию». Аверченко же писал о проявлениях героизма на фронте, высмеивал тыловые будни: разгул спекуляции, воровства и взяточничества. В одном из фельетонов 1915 года он утверждал, что к бессовестному торговцу, повышающему цены на товары первой необходимости, следует обращаться с вопросом: «Где же ваш патриотизм, которым охвачена вся порядочная, приличная Россия?»

«Редактор (уныло ). Гм… Мнишек. Кажется, я вас понимаю. Родословная кайзера?

Писатель . М-м-м… н-н-нет.

Редактор . Извините, я очень занят. Потрудитесь объяснить, в чем дело.

Писатель (задумчиво, с убеждением ). Оригинальный, яркий характер этой женщины, общий колорит ее личной жизни…

Редактор (строго ). При чем же тут война?

Писатель . Я и говорю, что ни при чем.

Редактор . Милый, читатель требует военных, злободневных рассказов.

Писатель . Разве? Я не слыхал. А где вы читали об этом?

Редактор . Извините, мне некогда… (Смотрит на писателя с ненавистью .) А где вы видели, чтобы теперь кто-либо читал иное, чем рассказы о войне?»

Писатель, так и не угодив Редактору, удаляется ни с чем. Вслед за ним в кабинет заходит беллетрист Бяшко, пишущий по всем требованиям «текущего момента»:

«Бяшко . <…> Останетесь довольны. Дело происходит в траншеях. Масса выстрелов.

Редактор . И пулеметы есть?

Бяшко . Все, все. Бронированные форты, пулеметы, цеппелины и даже фугасы.

Редактор (влюбленно ). Господи! Даст же Бог человеку! Роскошь пера! Пиршество красок! Быт, кровь и огонь!

Бяшко (нерасслышав ). А? Да: герой избит в кровь и брошен в огонь».

Аналогичную проблему поднимал Аверченко, к примеру, в фельетоне «Специалист по военному делу. Из жизни малой прессы» (1915), в котором высмеял дилетантов, пишущих о войне и не понимающих смысла многих специальных терминов. Описанный в фельетоне разговор редактора газеты с «военным обозревателем» вызывает улыбку:

«- Какую вы написали странность: „Австрийцы беспрерывно стреляли в русских из блиндажей, направляя их в них“. Что значит „их в них“?

Что же тут непонятного? Направляя их в них, - значит, направляя блиндажи в русских!

Да разве блиндаж можно направлять?

Отчего же, - пожал плечами военный обозреватель, - ведь он же подвижен. Если из него нужно прицелиться, то он поворачивается в необходимую сторону.

Вы, значит, думаете, что из блиндажа можно выстрельнуть?

Отчего же… конечно, кто хочет - может выстрелить, а кто не хочет - может не стрелять.

Спасибо. Значит, по-вашему, блиндаж - нечто вроде пушки?

Не по-моему это, а по-военному! - вспылил обозреватель. - Что вы, издеваетесь надо мной, что ли? Во всякой газете встретите фразы: „Русские стреляли из блиндажей“, „немцы стреляли из блиндажей“… Осел только не поймет, что такое блиндаж!»

Аркадий Тимофеевич забавлялся и тогда, когда видел проявления экзальтированного отношения к военной теме, ставшей модной. В его записной книжечке этого времени мы обнаружили такую зарисовку:

«- Кто вы?

Военный…

Слава Богу! Первый военный…

О нет, я военный портной».

Веря в целебную силу смеха, Аверченко нередко выступал перед ранеными в госпиталях. Однажды водном из лазаретов с ним произошел интересный случай, описанный в рассказе «Страшный мальчик». Однако прежде чем привести из него цитату, просим читателя вспомнить обстоятельства севастопольского детства писателя, а именно хулигана Ваньку Аптекарёнка, державшего в страхе мальчишек Артиллерийской слободки. Вспомнили? Теперь предоставим слово Аркадию Тимофеевичу:

«12 ноября 1914 года меня пригласили в лазарет прочесть несколько моих рассказов раненым, смертельно скучавшим в мирной лазаретной обстановке.

Только что я вошел в большую, уставленную кроватями палату, как сзади меня, с кровати, послышался голос:

Здравствуй, фраер. Ты чего задаешься на макароны?

Родной моему детскому уху тон прозвучал в словах этого бледного, заросшего бородой раненого.

Вы это мне?

Так-то не узнавать старых друзей? Погоди, попадешься ты мне на нашей улице, узнаешь, что такое Ванька Аптекарёнок!

Страшный мальчик лежал передо мной, слабо и ласково улыбаясь мне.

Детский страх перед ним на секунду вырос во мне и заставил и меня и его (потом, когда я ему признался в этом) рассмеяться.

Милый Аптекарёнок? Офицер?

Да. - И в свою очередь: - Писатель?

Не ранен?

То-то. А помнишь, как я при тебе Сашку Ганнибацера вздул?

Еще бы! А за что ты тогда до меня „добирался“?

А за арбузы с баштана. Вы их воровали, и это было нехорошо.

Потому что мне самому хотелось воровать.

Правильно. А страшная у тебя была рука, нечто вроде железного молотка. Воображаю, какая она теперь…

Да, брат, - усмехнулся он. - И вообразить не можешь.

Да вот, гляди.

И показал из-под одеяла короткий обрубок.

Где это тебя так?

Батарею брали. Их было человек пятьдесят. А нас, этого… меньше».

Летом 1915 года Аверченко предпринял поездку, которая в печати была названа «кавказскими вечерами». Он выступал перед ранеными в Кавказских Минеральных Водах и старался отвлечь этих людей от тяжелых мыслей, развеселить. Писатель намеренно отбирал для публичного исполнения довоенные произведения, позволяющие разрядить тревожную атмосферу и бездумно посмеяться. Газета «Пятигорское эхо» 15 июня 1915 года писала с благодарностью: «Этот высокий человек с таким добродушным характером и насмешливым лицом приехал к нам в то время, когда сумерки сделались особенно тягостными и мрачными, когда так трудно было дышать в спертом воздухе, и сказал только одно слово - смейтесь! Мы послушно рассмеялись, и как-то сразу стало легче, веселее на душе».

Новые военные реалии вызывали новые темы творчества: к 1915 году в «Новом Сатириконе» прочно утвердился смеховой сюжет, рожденный условиями жизни при объявленном «сухом законе». С 19 июля 1914 года вследствие царского указа о запрещении производства и продажи всех видов алкогольной продукции на всей территории России торговля алкогольными изделиями была прекращена. Протестный «алкогольный» юмор сатириконцев был доброжелателен к пьющим. Они настолько иронически относились к «сухому закону», что в 1915 году выпустили целый сатирико-юмористический сборник «Осиновый кол на могилу зеленого змия», в котором скептически рассматривали перспективу всеобщей трезвости. Содержание этой книги не может не вызвать улыбку: Аркадий Бухов «Всемирная история пьянства», Исидор Гуревич «Алкоголизм и медицина», Александр Рославлев «Пьяные стихотворения» и т. д.

Аверченко написал для сборника четыре фельетона: «Осиновый кол», «Сухой праздник (Неорождественский рассказ)», «Гипнотизм» (Очерк) и «Непонятное». В фельетоне «Осиновый кол», открывающем сборник, сатирик четко определил свою позицию:

«Позвольте мне поплакать, читатель - мой интимный доверенный друг, - знаете, о чем? Об исчезновении на Руси пьянства. <…>

Кажется, радоваться бы надо?

НОВЫЙ ГОД Двенадцать. Хлопнула бутылка, Младенец-год глядит в окно, В бокале зашипело пылко Мое морозное вино. Мне чужды новые желанья, Но буду ли тужить о том, Когда цветут воспоминанья О прошлом счастии моем? Вот снова я студент московский, И ты со мной, и снова

НА НОВЫЙ ГОД Нового года преддверие. Вечности ширь необъятная. Звездам задумчивым верю я, Верю вам, лунные пятна! Знаю, чьей тайною стонете, Грусть ваша сердцу понятна: Дням, что за мною вы гоните, Не возвратиться обратно. Вижу я взоры склоненные. Замер блаженно в их власти

НОВЫЙ ДОМ Когда-то с черным котом (Что «сам по себе» у Киплинга) Мы жили вдвоем… И был наш спокойный дом спокойной любовью к викингам и книгам чуть-чуть согрет, и этот прохладный свет просторного одиночества ни для кого мерцал. Напрасно чьи-то сердца ловили, словно

НОВЫЙ ВЕК Даже если приглушить подушкой старые английские часы, громогласно отбивающие последние и первые минуты слома времени, а голову при этом спрятать под одеяло и сказать себе в 11 часов вечера: «Спи!» - все равно не заснешь. Подсознание фиксирует событие: не год

Рождение Ave. «Сатирикон» Это я удачно зашел… М. Булгаков. Иван Васильевич Аркадий Аверченко появился в Петербурге под новый, 1908 год с одиннадцатью рублями в кармане и надеждой на удачу. В одной из автобиографий он даже называл дату приезда - 24 декабря. Впрочем, в другой он

«Новый Сатирикон» 1Весной 1913 года в «Сатириконе» разгорелся скандал, который привел к разрыву Аверченко и К° с Корнфельдом. В различных источниках приводятся разные причины случившегося.Первую версию изложила Л. Евстигнеева (Спиридонова) в монографии «Журнал

I. Новый мир Холодной зимней ночью - когда свершался переход от предыдущего столетия к новому - молодой человек двадцати шести лет, сидя в душном вагоне поезда, писал письмо, обращенное к прекрасной женщине. Из окна вагона открывался вид на бесконечные, занесенные снегом

НОВЫЙ ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, НОВЫЙ КУРС В марте 1982 года, через год после выхода в отставку из «Чейз-бэнк», я стал председателем компании «Рокфеллер Сентер Инк.» (РСИ), которая к тому времени владела не только Рокфеллеровским центром, но также и другой недвижимостью. Рамки,

Новый, ну очень новый Меня отправили в поселок Новый Гусь-Хрустального района в старый деревянный детский дом. Странно, практически не помню светлых и красивых детских домов. Все они были крайне убоги и стары, как будто детство "такого" ребенка может проходить только в

Новый век Наступил XX век.Александра Алексеевна Маяковская:«Весной 1901 года Люда кончила семь классов. По случаю окончания ею курса мы решили всей семьёй поехать в Сухум, где жили знакомые».В Сухуме семилетнего Володю заинтересовала высоченная башня, стоявшая на берегу

Новый год Николай Маркович Эммануэль был великий ценитель женской красоты. Только этим могу объяснить мое с женой присутствие в компании академиков. Я был среди них единственным, не удостоенным этого титула. Академиков было человек шесть.Встретили Новый, 1956 год.Отыграли

«САТИРИКОН ФЕЛЛИНИ» Еще во время учебы в лицее Федерико прочел издание «Сатирикона», снабженное довольно скверными эротическими иллюстрациями. Эта версия не была адаптирована для подростков путем изъятия непристойных мест. Автором этого дошедшего до нас в виде

Новый год 31 декабря друзья собрались у Серова проводить старый год и приветствовать новый. Вспомнили, как под новый 1938 год уезжали из Испании. Да, Испания далеко. И прошел целый год. Но как она близка, и как недавно они были там, под ее ярким небом на выжженных пространствах